Ахтаниз и кермек

I. Задумаю, чтоб так всегда …

Приятно печку растопить,
Вдохнуть смолистый аромат,
И втайне от людей кутить,
Листая старые тома.

Собака зарычит в ночи
На звук, что бродит у свечи,
Запляшут тени на стене
И закрадётся страх ко мне.

Шуршаньем тайны из углов,
Тревожной песней стайных слов
Зовёт меня та глубина,
Где нет оков, но нет и дна.

Иду болотом давних лет,
Затянут жижей чей-то след.
Дышу чахоточным цветком
И задыхаюсь - в горле ком.

Но всё истома победит -
На кресле гордо засопит
Ваш чародей от юных нег,
Хранимый музой и во сне.

К утру, когда остынет печь,
Заглянет мать, попросит лечь
Меня в холодную кровать,
Но боле я не стану спать.

Открою дверь в морозный свет,
Коснусь мечтою всех планет.
Падут небесные лучи,
Как родниковые ключи.

Задумаю, чтоб так всегда
Дверь открывалась поутру,
Чтоб та далёкая звезда
Могла благословить на труд.

1978



II. Юноша в Фанагории

1
О, Нина, милая подружка,
Твой Ахтанизовский лиман
Вплетался солнечной игрушкой
В наш упоительный роман.

Закат алел и был отраден,
Спускаясь в летние пески.
Мне слаще спелых виноградин
Твои набухшие соски.

Ласкал тебя, а волны берег
В приливе нежном и хмельном.
Был диким, ненасытным зверем,
Бурливым, молодым вином.

В том виноградном звёздном мире
Была ты лучшим божеством.
Но где вино былого пира,
Наполненного волшебством?

Где обвивающие руки,
Где плечи, волосы и взгляд?
От упоительной науки
Остался только сладкий яд.

1978

2
Ты помнишь, Нина, Сурожское море,
Что налетало брызгами прибоя,
Пропахшие ракушечником зори,
Залившие нас огненным припоем.

Залётный ливень летнего Азова,
Подобный кисти спелых виноградин,
Стучал по сердцу августовским зовом –
Не расставайтесь дети, бога ради.

Взлетевший ветер северной Тамани
Погнал грозу по радуге к Анапе
И спрыгнул в Ахтанизовском лимане
На плот любви с названием «Анапест».

Мы радовались, молниям внимая,
И поднимали парус белой гривой…
Не дал нам бог ни осени, ни мая,
Но был июль наш ласково игривым.

И сколько б сердце морем не штормило
Той встречи так живительны танины:
Тем летом те слова – любимый, милый…
Мне горько от любви. Жива ль ты, Нина?

2011

3
Из лета лет в излёте льётся слово,
Сжимает выдох, падая на грудь,
Но нет в нём смысла злобного и злого,
А только нежность и немая грусть.

На лёд и снег в развалах расстояний,
В разрывы льдин у бездны полыней
Ложится свет из божьих подаяний,
Чтоб день казался ярче и длинней.

Ах, пыльный зной под куполом созвездий,
Великий маг загара на плечах,
И скрип весла, где радостные вести
Искрятся каплей и мечтой лучат.

Я помню, мы ныряли в ерик рыбкой,
Плескали брызги к солнцу в синеву,
Нам отвечали радуги улыбкой
И осыпались влагой на траву.

Наш плот любви с названием «Анапест»
В трёхсложном гимне совами кричал.
Не знал июль, что бог во тьме, Анубис,
Готовит нам не к радости причал.

Не в том беда, что мы с тобой расстались,
А в том, что новых встреч не дождались.
Быть может, наши сны чужими стали
И с юной страстью сгинули вдали.

Но счастье в том, что оттиском на водах
Застыл в таманской неге поцелуй,
А время губ, шалея год от года,
Бросает память жаждой на золу.

1986. 2018



III. На пляже станицы Голубицкой

У моря в песочную кромку
Прибой непрерывно толкает
То шорох, то шелест негромкий
И с ветром песчинки ласкает.

Иду в очарованный шёпот
И мерно стихами считаю
То крики, то стоны, то ропот
От чаек, собравшихся в стаю.

Ракушки хрустят под ногами
И колют историей стопы,
О том, что русалка нагая
В щекотке печали утопит.

Лученье ложится на кожу
Фольгой из латуни и бронзы.
Вдали белый парусник ожил,
Расцвёл, будто белые розы.

К нему облака потянулись,
Прильнули игриво и пенно,
В пучине лукаво тонули
Под выкрики чаек - измена!

В ответ на истошные зовы
Волна улыбалась им гривой,
И вторило вслед Приазовье –
Живите и пойте счастливо!

1985



IV. Глядя на грязевые вулканы Тамани*

Под зовы неба из песков Азова,
На волю, где любовь мечтать устала,
В размывы пятен кислого озона
Росла гора в оттенке краснотала.

Потоки грязи на лучах заката
Сочились кровью выпуклого глаза.
Вулкан бурлил и всхлипывал токкатой,
Урча в утробе звуками из газа.

Волна под крики птичьего испуга
Лизала тени сернистого кала.
Земля гудела и рыдала фугой,
Которую держать в себе устала.

Прибойный запах рыбной чешуёю
Завесил воздух до небесных ветров.
Двуокись серы палевой змеёю
Глотала мир, который ниже метра.

Жевала мякоть спелых виноградин,
Давила их, глумилась той утехой.
Застыли звёзды над отравой смрада,
Упала ночь таинственностью тихой.

Стелился стих подобно этой сере,
Из губ срывался, падая в песчаник.
Он так хотел насытить атмосферу
Дыханьем счастья, что от розы чайной.

* - в конце 80-х прошлого столетия был свидетелем зарождения грязевого острова в Азовском море, примерно в трёхстах метрах от центрального пляжа станицы Голубицкой, что в шести километрах от г. Темрюка. Первый же шторм размыл островок.

1990. 2011



V. Не миражи и не обман

Не миражи и не обман
Мой Ахтанизовский лиман.
Там воздух - рыбья чешуя,
В густой камыш плывёт змея.
В ней символ выверта из дней,
Что в иле теплятся на дне.
Здесь зарождение предгорий
В азовской пене Фанагорий.

То Мань, а попросту Тамань,
Где к морю ластится Кубань.
Подобно натиску ветров
Несётся стая осетров:
Икринок липкий виноград
На жизни выкрестит - игра.
У берегов, где пахнет верест *
Уходит смерть бесшумно в нерест.

Слова и песни на заре
В потеху ушлой детворе,
Что во дворе и за двором,
У крика чаек без ворон,
Уйдут за новый поворот,
Качнув мой ворот у ворот.
За ними прах отец покоит **
На дне судьбы песочных коек.

Не злись, прости меня отец,
Живу и маюсь в темноте.
Ты мне бессмертие отдал,
Оно вкуснее, чем еда.
Да вот беда, я растерял,
Где стопы меряла стерня,
Слова любви о грустной вере,
И вырос Каин в полной мере.

* - Зафиксировано множество народных названий тимьяна (в большей степени относящиеся к виду Thymus serpyllum — Тимьян ползучий): богородская трава, боровой перец, верест, жадобник, лебюшка, лимонный душок, мухопал, чабрец, фимиамник, чебарка –
Ошанин С. Л. Возвращение к травам // Дары природы / В. А. Солоухин, Л. В. Гарибова, А. Д. Турова и др / сост. С. Л. Ошанин. — М.: Экономика, 1984. — С. 63. — 304 с. — 100 000 экз

** - На Тамани, в станице Голубицкой, похоронен мой отец

2013



VI. Слёзы солнца - абрикосы

Слёзы счастья, брызги солнца – абрикосы,
А над ними вьются въедливые осы,
А над теми изгибаются лучи,
Над лучами тихо музыка звучит.

А за музыкой, за далью и мирами
Звуки жизни безвозвратно умирают.
Протяжённость этих божьих паутин
Предложила мне за песнями уйти.

Размышление о счастье при уходе...
То ли прыгнуть, то ли облаку в угоду
Замереть над ненаписанным стихом
И забыть катать по горлу слёзный ком.

2012



VII. Мечта и ветер блужданий

Ветер блужданий, судьбой озабоченный,
Пыль на дороге закручивал венчиком,
А на развалинах дня за обочиной
Вечность пружинила крылья кузнечикам.

Время звенело стальными монистами,
Месяц и звёзды звучали цикадами
И заливали молитвой неистовой
Ночь, что сгущала мечту над закатами.

Ягоды с неба одежду кровавили
Пели об устье тобою не пройденном,
Пели о грусти, надежде и славили
Веру в любовь, что с корыстью распродана.

Если бы мне обратиться тем облаком,
Тихо оплакать печали безумные,
А на рассвете прийти в новом облике
И прикоснуться к вам ветреным зуммером.

Будет росой и цветами умаслено
То, что казалось в пустотах запальчивым
И колыхалось на шторах напраслиной -
Я приласкаю вас солнечным мальчиком.

2014



VIII. На хриплом, стареньком диване

На хриплом, стареньком диване
Я примостился одиноким.
В углу отеческой нирваны
Отрезал все призывы «нокий».

Ах, эти трахальные звуки,
Их гаджет с виджетом в девайсе,
Где на олбанском лают суки,
А суть тех лайков - раздевайся.

И сэлфи. В жажде постоянной
Свою фейсню увековечить,
Кадрится фрик в инетной яме,
Как будто слава сердце лечит.

Смотрю на стены из самана
И чёрно-белых фотографий,
Где дед с отцом призывно манят
Понять в судьбе их давний трафик.

Лицо свободы, взор орлиный,
Но из души лучит забота
В наш день, то радостный, то длинный,
Святые думы о работе.

Я помню запах на покосе,
Запевы жаворонка в зное,
Стога, что плыли мерно в осень
Большими жёлтыми каноэ.

За ржаньем рыжих жеребяток
Гремели громы в грозной взвеси,
А мы не чувствовали пяток,
Когда бежали под навесы.

И песни на закате алом
В конце бурлящейся толоки …
Ваш внучек славный, добрый малый –
Был самый лучший в мире логин.

Поляны чёрно-белых пятен
Пируют в глянцевой бумаге:
От «аз» по «буки»-«веди» к «яти»
Бегут года, краснеют маки,

Желтеет поле новым хлебом
Алеют ягодой калины,
В молочном воздухе у хлева
Белеют речи и былины.

Картины духа для прозрений,
Для озарений дня и ночи,
Чтоб каждый стон стихотворений
Был соловьисто непорочен.

2015



IX. Растворение

1
Исход терзаний и мучений
Из вихря пламени дымами
Несёт в себе поток лучений,
Те тихо тают за домами.

Так никнет снег, сходя ручьями,
Бурля на камнях бурунами:
Шумит и полнит свет речами,
А те расходятся меж нами.

2
Иду в цветы для вознесений
На ароматах в бесконечность,
Чтоб ощутить, как зреет семя,
Творя из вод нектар и млечность.

Стремленье посолонь бутонов
В кругах от завязи до плода –
Есть растворение их стонов
В запасы жизни с древним кодом.

3
Слежу за лётом птичьих клинов,
Считаю крылья в дикой стае,
И между радостью и сплином
Невольно в небе звуком таю.

Прорывы в песню растворений
В просторах ора и безмолвий
Подобны выплеску в коренья
И замирание в них молний.

4
Побег дождя в земные плены,
Его успение в потопе,
Подобен образу вселенной,
Где каждый атом бесподобен,

Нырнуть бы в логово созвездий
И раствориться в этих гнёздах,
Где нет ни подлости, ни мести,
А только вечность, только звёзды.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
2017



X. Шелест и шептание слов

Тихо льётся лист с усталых веток,
Укрывает шелестом траву.
Оголённый клён в потоке света
Чёрной птицей гложет синеву.

А под ним то радостно, то с грустью
Шевелится ветер у корней,
Рвёт поводья и сгоняет к устью
Табуны из огненных коней.

Время ставит сети для успений
И, туманом с моросью маня,
Тянет мысли в омуты терпений,
Чтобы смерть на роды поменять.

Ах, мой конь у вздыбленных распятий,
Ах, мой лист на дыбе у времён.
То ли ты преддверие проклятий,
То ли ты живец на перемёт.

От меня, тебя и зимней скорби
Стая птиц уходит в облака.
Клич тоски стрелу полёта горбит,
Клин пронзает небо и блага.

Мне бы с ними, да куда подранку,
Только голос от беды сорвать.
Остаётся в ночь и спозаранку
До весны шептать во сне слова.

2017



XI. Ореховое

Лучась улыбкой лета в марципане,
Осенний запах падает на боль.
Вино и месяц в адовом стакане
Ведут меня по жизни на убой.

Горчит миндаль в ночи навек прогорклой,
Бубнит о прошлом колотый фундук,
Скользит слюна липучей слизью в горло,
А слёзы каплют звёздами в беду.

Но, как на грех, мне хочется смеяться,
Плывя в потоке патоки и лжи.
Да, клоун я, и вы вокруг паяцы,
И каждый хочет в сладости пожить.

Я помню ток из ярких изобилий,
Веселье дня в медовой пахлаве,
А ныне их нужда с войной убили,
Рассыпав семя смерти в голове.

Рассыпав горе в старческом капкане,
Столкнув в обрывы сна бесплатный сыр.
Осталась осень, что пройдёт и канет,
Остался Бог, с ним райские весы.

2018



XII. Медово-южное

Ручьи выбегают из тёплых проталин,
Шумят на камнях бурунами.
Заветные дали весенними стали,
Тепло разливают меж нами.

Весёлые птицы в пылу ликований
Творят красоту обновлений.
Рассветы купаются в солнечной ванне,
Крестя нас лучами без лени.

В апреле взовьются по тысячам талий
Готовые к счастью бутоны.
Ты помнишь, мы юными в небо летали,
Отринув январские стоны.

Сады опьянеют в цветочном тумане
Под звуки пчелиной работы.
В Крыму и Донбассе, на нивах Кубани
Набухнут и завязь, и соты.

Насытится воздух медовым настоем,
Когда зацветёт медуница.
Приду на поляну, где новь на постое,
Приду, чтоб любви поклониться.

Весну не забуду и мир не оставлю
В преддверии ветров ледовых.
Открою по осени окна и ставни,
Вдохну запах листьев бедовых.

2018



XIII. Полынно-криничное

1. Полынное

Бродами времени, неторопливо,
Мимо степной теплоты
Солнце уходит к далёким заливам
Греть на рекламе латынь.

Ярким закатом без племени-рода
Вечер садится в ковыль,
Кровью окрашен плетень, а к воротам
Липнет бордовая пыль.

День ускользает полоской за степью,
Грустно темнеют сады,
Берег сливается плотью и тенью
С кромкой полынной воды.

Кровно и красно по вехам постылым
Свет удалился и сник,
Может, песком затерялся в пустыне,
Может, забился в родник.

Я приникаю к заветной тетради,
К той, что отвагой лиха,
Памяти деда и прадеда ради,
Ради любви на века.


2. Криничное

Ветер и звуки притихли в портьере,
Сполохи сникли в углах.
Склепом становится сказочный терем,
Смертью окрашена мгла.

Ночь выливает в покорность лучины
Скорбные свечи луны.
В муторной были у мутной стремнины
Сны мертвечиной полны.

Без маеты, суеты и без лени
Буквы в себе тереблю,
То я владелец, то пламенный пленник
Нежного слова – люблю.

Мне бы до солнца дожить и воспрянуть,
Окна и двери открыть,
Выйти на волю и в запахе пряном
Выплеснуть силищу крыл.

Хватит безропотно красить страницы
Грязью и слякотью тьмы.
Глянь, отражаются лица в криницах,
Глянь, в этой радости - мы.
. . . . . . . . . . . . .
2018



XIV. Шары листвы в Шушарах и Кижи

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Идёт-гудёт зелёный шум…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Н.А. Некрасов

Живут в Шушарах рыжие шары,
Шуршат листвой над озимью под снегом
О том, что будет время для жары
И путь любви из Ладоги в Онегу.

Дорога в негу с тайной небылиц,
Полёт во сне с обрыва расставаний
Под шёпот губ твоих столиких лиц,
Когда дышал страстями на Тамани.

Где тихий омут, там и Ахтаниз,
Затем Ухта с Интой и Воркутою,
Паденье вверх и вознесенье вниз
К твоим ногам у северных постоев.

К твоим югам с кермеком в кружевах
Среди холмов и шрамов от безмолвий,
Где я любовь без косточек жевал
И запивал разрядами из молний.

Уйду по льду, как посуху в песке,
По той тоске, токующей о хлебе,
По току зрелищ, где поёт аскет
Немую скорбь в потоке лживой хляби.

Уйду за Свирь, неведомо куда,
Не помня дней из точек невозврата,
А там врата и летняя звезда,
И юный Бог с лицом врага и брата.

А там свистят скворцы, поют чижи
И соловьи, любовники для пений.
Я навсегда войду в твои Кижи,
Чтоб стать гвоздём в крестах долготерпений.

1990. 2018



XV. Лермонтов, Голубицкая и я

. . . . . . . . . . . . . . . . . . «…Славный был малый, смею вас уверить; только
. . . . . . . . . . . . . . . . . . немножко странен. Ведь, например, в дождик,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . в холод целый день на охоте; все иззябнут, устанут –
. . . . . . . . . . . . . . . . . . а ему ничего. А другой раз сидит у себя в комнате,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . ветер пахнет, уверяет, что простудился; ставнем
. . . . . . . . . . . . . . . . . . стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне
. . . . . . . . . . . . . . . . . . ходил на кабана один на один; бывало,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . по целым часам слова не добьешься,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . зато уж иногда как начнет рассказывать,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . так животики надорвешь со смеха…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . М.Ю. Лермонтов, «Герой нашего времени»

В Голубицкой голуби воркуют,
О жаре тоскует март под вечер
И мечтает выпить жизнь такую,
Где июль жерделями расцвечен.

За маяк, в песочную Пересыпь,
Льёт закат весеннюю потраву.
Бьются блики в зимние порезы
И резвятся солнечной оравой.

У прибоя ракушки Азова
В ночь гудят о вечности губами,
Чтоб проснулись филины и совы
Для охоты в ериках Кубани.

За лиманом, выше Ахтаниза,
Лермонтов блуждает по Тамани.
Воздух диким запахом пронизан
И низины влагою туманит.

Расставанье шагом не проверить
В облаках, на водах и на тверди.
Чуть южнее шлёт Печорин Вере
Поцелуй с разлукою в конверте.

На холмах и нивах у предгорий
Степень счастья болью не измерить,
И поётся горю в горнем хоре
О любви к Печорину от Мери.

Жизнь фатальна и горчит полынью,
Прошлогодним верестом с кермеком.
Будет время, страсть волной отхлынет
И в тоску войдёт больным калекой.

Стихнет лето за пчелиным роем,
Винным соком брызнет Изабелла.
Ночь откроет книгу о герое,
Чтоб тужить в тиши по юной Бэле.

Будет время. Кто сказал не будет.
Сядет век морщинами на веки,
И Аллах прижмётся к брату Будде,
А Христос обнимет их навеки.

2018



XVI. Из Коктебеля в колыбель

Быть может, я стал иноверцем
В тот день, как покинул тебя,
Но знаю и чувствую сердцем -
Нельзя умирать не любя.

По памяти планером реет
Из лета седой Коктебель.
Согрей же разлуку скорее,
Чтоб я возвратился к тебе.

Разлей в околдованном утре
Ветра из морей и степей,
Развей одинокость по кудрям,
Чтоб я прикоснулся к тебе.

Пришёл и шагал побережьем
До белой от мела Керчи,
Где солнце и молнии режут
Тоску на полоски-лучи.

Увидел с горы Митридата
На той стороне колыбель,
Где пела мне мама когда-то,
Чтоб я возвращался к тебе.

Проливом для звёздных купаний
Бежал в заповедный бурьян,
Там в устье любви и Кубани
Таится кермек и тимьян.

Вдыхал пыльный запах полыни,
Вкушал её горький хлебец.
Быть может и счастье нахлынет,
Когда я приникну к тебе.

2018

XVII.   Уснули дрофы

Уснули змеи, в гнёзда сели дрофы,
Ковыль блестит, глотая блики с неба.
В далёкий мир, где мудро блещет Вега,
Уходит проза, строя в ритме строфы,
И сыплет соль на зрелища и хлебы.
Читаю на немецком строки Цвейга:
И для меня степной простор замолк,
Но амок ждёт в полуночи, что волк.

Туман спустился к ерикам Кубани,
Обнял рогоз и плавни на заливе,
Вливая мглу и влагу мягким комом.
Озябла печь, дымы бегут клубами
И лижут прель на яблоне и сливе,
На них затих до марта птичий гомон.
Сгущает ночь в просторах душный смог,
Но амок в сердце заполночь не смолк.

Мой милый Стефан, лекарь и мучитель,
Тянущий век спасителем из комы
В далёкий рай, где призраки в улыбках
Прикажут новым птицам – не кричите,
Здесь шёпот губ для таинства искомый,
Как шелест ветра на барханах зыбких,
И путь один, все страсти под замок,
Иначе амок и убитый Бог.

1991. 2018